CОБЫТИЯ

От Редакции Карлочанина :

В академическом міре русистов имя профессора Ивана Андреевича Есаулова широко известно, как имя одного из крупных современных литературоведов. Помимо того, что мы с ним лично познакомились и глубоко подружили благодаря его приезду в Лион в конце 90-ых годов по приглашению Лионского Университета, где он естественно читал лекции по русской литературе, Иван Андреевич ценится в научной среде тем, что он ввёл новые подходы к интерпретации художественной литературы. Он является автором, в частности, двух крупных книг «Категория соборности в русской литературе» и «Пасхальность русской словесности» и более 180 научных статей, многие из которых переведены на иностранные языки, в которых он упорно и убедительно проводит свою идею понимания русской литературы в свете христианской культуры и традиции. .

Новый литературоведческий подход И.А. Есаулова оказывается также полезным и в области культуроведения. Для многих будет интересно разглядеть корни и проявление мировоззренческого различия между Западом и Россией, между католическими и православными народами, читая его «Пасхальность русской словесности». На презентации книги он так суммировал эту идею : «Та и другая традиции исходят из признания Богочеловеческой природы Христа, но западной ветви христианства, по-видимому, все-таки ближе земная сторона этой природы (то, что Спаситель - Сын человеческий), православию же ближе Его Божественная сущность». Скажем это нашими словами : для Запада, Христосъ понимается скорее, как Человеко-Богъ, тогда как в Православии Онъ естественно — Бого-Человекъ. Это различие, которое было бы глубоко неверно абсолютизировать, тем не менее существует и позволяет многое объяснить в различных формах мышления и міровоззрения народов Запада и России и, в частности, объясняет, почему Рождество Христово стоит на Западе на первом месте, тогда как для православных, и особенно для Русских, Пасха затмевает Собою все другие праздники. Ещё раз скажем — абсолютизировать это различие и видеть в нём коренную противоположность и полную оппозицию было бы неверным. Это вопрос большего или меньшего акцента, с одной стороны на земные надежды и упования, вытекающие из рождения во плоти Христа, и с другой стороны надежда на небесное воздаяние, основанная на глубоком осознании и переживании земной крестной смерти и воскресения Христа.

Но для нас Иван Андреевич особенно ценен ещё и тем, что это глубоко верующий православный учёный, по своим убеждениям стопроцентный монархист, читатель нашей последней газеты Белой Эмиграции «Наша Страна» и, как таковой, прилагающий свой Богом данный талант для осмысления русской культуры и русской действительности через призму православной веры русского народа. Для него литература есть ничто иное, как зеркало жизни. Таким образом он всегда был чужд и весьма далёк от пост-советской интеллигенции, которая, разоблачая сталинские зверства стала энергично бороться с "плохим" Сталиным, с конечной целью спасти "доброго" Ленина. Кто не помнит эти уродливые умственные выкрутасы столь характерные для горбачёвских перестроечных времён. Но для Ивана Андреевича СССР есть ничто иное, как Анти-Россия, с которой никакого примирения быть не может, что тем более понятно, когда знаешь что детство молодого учёного, с благородной старинной русской фамилией Есаулов, было детством характерным для детей из репрессированных семей.

Поэтому, в годы после падения советской власти, в статье озаглавленной «Сатанинские звёзды и священная война», посвящённой разбору романа В. Астафьева «Прокляты и убиты», И.А. Есаулов в 1994 году в частности пишет : «Завершается короткое постсоветское безвременье, а далее — только одно из двух. Либо действительное возрождение России, либо окончательное ее падение и гибель». Задаёт он тут самый настоящий вопрос, который многие в Зарубежье вместе с ним себе тогда задавали, и который лишний раз показывает, насколько у него в одно целое переплетается литературная критика и само видение жизни.

На этот вопрос, колеблющийся между надеждой и скорбью, жизнь ответила Ивану Андреевичу глубокой скорбью и потерей надежд на ожидаемое просветление. После без малого 20 лет преподавания в знаменитом Российском государственном гуманитарном университете /РГГУ/, профессора И.А. Есаулова, которого по чисто академическим показателям можно считать одним из лучших из всего Университета, ставшего самым молодым доктором наук в своей специальности, просто напросто уволили с кафедры. За ненадобностью. Не по доброму желанию, не по пенсионному возрасту, ему всего лишь 51 год, покидает он свой Университет, а вследствие настоящей расправы над ним. Такой учёный, с такими идеями и міровоззрением оказался не нужным и даже вредным в академической среде современной России ...

Случай с И.А. Есауловым на самом деле весьма показателен и поучителен далеко за пределы личной судьбы уволенного профессора. Можно ли делать общий вывод на основании лишь одного наблюдения ? - конечно нет, но из этого возмутительнейшего случая можно всё же сделать некий вывод о духовном, нравственном и идеологическом состоянии страны, так как далеко не он один за эти последние годы является жертвой подобных идеологических чисток.

Случись бы это в неком захалустье, в глубокой провинции, докуда могла бы не дойти ещё весть о полном крахе советской системы. Но нет ! В самом центре Москвы, в созданном в 1991 году на новых началах Университете, слывшем неким рупором перестройки, и чей первый Ректор, сам Юрий Афанасьев, из-за невозможности продолжить свою деятельность, вынужден был его покинуть в 2006 году.

С И.А. Есауловым расправились точно, как в советское время расправлялись с инакомыслящими. В течение полутора-двух лет шла настоящая травля на неугодного коллегу. Не стыдились даже притеснять его дочь, блестящую студентку, (о чём лично можем судить поскольку она провела целый учебный год в Лионском Университете), и эту круглую отличницу, имевшую уже несколько публикаций в заграничных научных журналах, не допускают к защите дипломной работы ! Докторантов И.А. Есаулова режут на защите или не допускают к защите даже блестящие диссертации студентов, работающих под его руководством. Один из самых таких вопиющих случаев был с С.В. Шешуновой, которую, как сам письменно в том признался председатель диссертационного совета, провалили по идеологическим, а ничуть не академическим причинам. В частности, ей вменялось в вину, что она "практикующая христианка" ... С.В. Шешуновой, крупному специалисту, среди прочего по эмигрантской и Белой тематике, удалось, слава Богу, стать профессором и вести блестящую карьеру, но конечно в другом Университете.

В итоге тут, увы, ничего кроме самого банального нет. «Самое примитивное и абсолютно совковое административное преследование за убеждения», - пишет наш несчастный друг. И РГГУ, слывший одно время витриной решительно нового, свободного от идеологических уз Университета, мало помалу превращается в Высшую Партийную Школу /ВПШ/ с непременной идеологической линией, за нарушение которой сегодня не сажают, а "только" вышибают.

«Я считал и считаю, что не следует ограничиваться только лишь "десталинизацией", поскольку России  необходима десоветизация как таковая», - говорит ещё И.А. Есаулов. А мы вспоминаем сказанное нам приснопамятным протоиереем Львом Лебедевым о своих "пост-советских современниках", что это люди, отказавшиеся от большевицкой идеологии, но в полной мере, сохранившие большевицкую психологию. Именно такие люди являются сегодня на всех звеньях власти вершителями судьбы России. Люди, ничуть не думавшие вернуть страну к своему славному до-революцинному прошлому, но строившие себе за счёт народа президентские и патриаршие курортные дворцы-резиденции на Крымском побережье.

 

Протодиакон Герман Иванов-Тринадцатый

 

Официальная интернет-страница проф. И.А. Есаулова : http://www.jesaulov.narod.ru/

 

 

-------

 

 

От ВПШ к РГГУ и обратно

Партийная организация и партийное литературоведение

 

Многие коллеги, особенно западные, интересовались подробностями того, как именно меня, согласно совдеповскому  слэнгу тридцатых годов,  «вычистили» из РГГУ.  Но в Москве все время было недосуг: необходимо было запустить несколько новых  научных проектов.  Только сейчас, занимаясь  в библиотеке  Гейдельбергского университета,  я  имею достаточно свободного времени, чтобы  выполнить свое обещание и изложить  эту  историю, имеющую некоторый общественный интерес.

В РГГУ я был приглашен в 1991 году первым деканом историко-филологического факультета Галиной Андреевной Белой и был в числе тех немногих, которые стояли у истоков самой организации факультета и его развития, что отмечала и Галина Андреевна http://jesaulov.narod.ru/Code/belaja_o_fakultete.html. Например, наряду  с Г.А. Белой и Е.А. Добренко, я автор первой книжки, изданной на историко-филологическом факультете в уже далеком 1993 году, которую мне самому пришлось сначала в самом буквальном смысле «делать», а  затем ее тираж – столь  же  буквально - спасать от  уничтожения из-за неуплаты университетом типографских расходов.

Нелишне в свете последующего  заметить, что и до и во время моей работы в РГГУ  я совершенно не считал  нужным скрывать своего негативного отношения к советскому прошлому России,  исковеркавшего, по моему убеждению, жизнь нескольких поколений людей, последовательно отстаивая свою позицию публично: в печати, выступая по телевидению (когда меня еще туда приглашали), в общественно-политических журналах («Вопросы литературы», «Новый мир», «Москва» и других).  См., например,  мою статью 1991 года «С кого начинается родина?» http://jesaulov.narod.ru/Code/articles_s_kogo_nachinaetsja_rodina_1991.html Я считал и считаю, что не следует ограничиваться только лишь «десталинизацией», поскольку России  необходима десоветизация как таковая: от освобождения от советских памятников до десоветизации общественных институций.

Поэтому меня совершенно устраивал декларируемый тогдашней администрацией  РГГУ курс на создание принципиально нового демократического университета, в котором бы спокойно работали  (а не преследовались административно, как это произошло позднее со мною самим) люди разных идеологических убеждений: условно говоря, от монархистов до анархистов.   Все  годы  я старался внедрить в сознание своих  коллег другой возрастной генерации  очевидную для меня мысль:  академическое и идеологическое разномыслие (и даже инакомыслие, как у меня) – это  нормальное состояние нормальной университетской кафедры.  Безуспешно…

Что еще добавить о первых годах РГГУ?  Разумеется, «демократ» Юрий Афанасьев поражал  своими чисто советскими номенклатурными привычками и обыкновениями. Например, трудно забыть, как он на собрании нашего факультета кричал на Г.А. Белую и топал ногами, публично унижая декана перед  сотрудниками…. Имитируя в Европе совершенного «демократа» же,  «дома», в РГГУ, он ожидаемо превращался в самого обычного хамоватого советского сановника… Вот так и вышло, что  Г.А. Белая в последние годы своего деканства (и жизни) самым разным людям жаловалась, что она «главный диссидент» в РГГУ,  мне она говорила, что ей звонят некие люди – и требуют меня уволить, добавляя,  впрочем, что появись новый Михаил Ломоносов,  в РГГУ  он бы никогда бы не поступил…

Справедливости ради  стоит заметить и то, что самого бывшего ректора и основателя РГГУ затем истребили другие, более четко выраженные, советоиды, пожилые и не очень.

Сам я с 1992 года «пережил» несколько идеологических «чисток». Столь долгое пребывание  в этом заведении, которое вначале декларировало себя как «самый демократический» университет в России, потом – «самый элитарный», а позже – уж даже не знаю как, объясняется, пожалуй, тем, что я никогда не стремился быть «начальником» чего бы то ни было. Видя до какого остервенения доходит борьба за власть в университете, я совершенно сознательно все более и более старался уйти в тень, не мешая «защищать» в  созданном диссертационном совете людей, которые – в другие времена – вряд ли потянули бы и на самый обычный диплом, не мешая протаскивать «своих» людей на факультет и т.д. и т.п. Я лишь раз на совете факультета, потрясенный абсолютно «никакими» ответами наших выпускников на гос. экзамене,  позволил себе обратить внимание на то,  что  курсы русской литературы у нас как-то обходятся без серьезного  изучения даже важнейших произведений Пушкина, Лермонтова, Достоевского, Толстого: на наш факультет специалистов по этим довольно существенным для русской литературы авторам по каким-то причинам принципиально не брали, потому  студенты, как это каждый раз обнаруживалось на государственных  экзаменах, к пятому курсу забывали даже самые элементарные фактографические  школьные знания о русской литературе нелюбимого в нашем университете ХIХ века…

Но в конце концов и меня «вычистили» за «неправильную» идеологию и «неправильную» методологию, хотя и несколько причудливым образом.  Наверное, следует заметить, что  вместе с Натаном Тамарченко  я  нахожусь у самого истока возникновения кафедры «теоретической и исторической поэтики»: на первом же заседании мы приняли решение именно о таком ее именовании (полных ставок в то время было только две…).    К 2010 же году, помимо Натана и меня,      на кафедре к тому времени работали (а теперь они одни и остались)  еще два профессора: Михаил Дарвин, Валерий Тюпа. Все, как один (кроме меня), коммунисты. Конечно же, бывшие. Однако же состоявшие в рядах КПСС до самого 1991 года…  Поскольку никакой люстрации в Российской Федерации проведено в свое время так и  не было, совершенно неудивительно, что   бывшие советские коммунисты (один, правда, «неформальный»: он только подал заявление о приеме в КПСС,  зато другой  работал даже секретарем  партийной организации факультета), значительно лучше меня знали, что такое «правильная» и что такое «неправильная» методология:  они также замечательно знали, как угодить начальству, когда вступить в партию и когда из нее выйти: у них всегда был  абсолютный, так сказать, идеологический нюх.

В соответствии с обозначившимся вполне историческим «духом времени» в Российской Федерации (рассуждая  о «наведении порядка», искоренять всяческое инакомыслие), сразу же после смерти Г.А. Белой,  я почувствовал, что в моем отношении начинается то, что в исторической литературе обозначалось словом «травля».  Но как можно выгнать из университета человека, который – по чисто академическим (формальным) показателям был абсолютно лучшим на кафедре и если не лучший, то один из самых успешных во всем РГГУ? В самом деле,  докторскую диссертацию я защитил в 1996 году (разумеется, в другом московском университете) - первым из работавших на нашем историко-филологическом факультете, когда мне не было и 35 лет, став самым молодым доктором наук в своей специальности (на факультете, во всяком случае),  через два года по представлению Петрозаводского университета (не РГГУ, конечно) я получил звание профессора.  Как можно выгнать даже неугодного профессора  из декларировавшего свою «западную» ориентацию университета, если его работы  выходили  в Кембридже, Оксфорде, Лондоне?  Который регулярно получает приглашения из западных университетов, «ездит», как выразился однажды Тюпа на встрече с коллегами из Твери, «больше всех нас, вместе взятых» на самые престижные в мире славистики конференции? Который, наконец,  на протяжении 10 лет проводил ставшие «фирменным знаком» факультета конференции по Постсимволизму, последнюю из которых все три дня – от звонка до звонка отсидела уже тяжело больная к тому времени Г.А. Белая?  Даже в ходе последнего для меня заседания кафедры, на котором меня и административно истребили, ее заведующий Тюпа вынужден был признать: «если называть вещи своими именами, Иван Андреевич очень крупный современный филолог... Ну, не знаю, это трудно сравнивать... Но, наверное, он крупнее нас всех. Такой… (пауза) международного масштаба».

Однако для коммунистов, как заявляли в свое время они сами,  нет ничего невозможного.

Вначале не допустили к защите мою докторантку С.В. Шешунову, представившую в срок – что для наших докторантов большая редкость - блестящую диссертацию, где она рассматривала поэтику Мельникова-Печерского  и двух «антисоветчиков» - Ивана Шмелева и Александра Солженицына.  Конечно, Светлана Всеволодовна – человек  крайне подозрительный уже потому,  например,  что регулярно публикуется в старейшем антисоветском журнале «Посев»…  Однако  даже для РГГУ, который - с  рекламной целью    -  использовал на своих афишах для абитуриентов фотографию  единственного выступления Александра Исаевича в стенах нашего ВПШ-РГГУ  -  одновременно «прикрываться» образом А. Солженицына и  не пущать  единственную диссертацию о  нем, подготовленную в этом университете, значительная часть которой -  о поэтике «Красного колеса» (ее к тому же  успел одобрить  сам писатель) – все-таки, согласитесь, некоторый перебор.  Особенно на фоне тех поделок, которые штампуются, как гвозди, и  благополучнейшим образом проводятся в нашем диссертационном совете… Тюпа, ставший после смерти Г.А. Белой председателем диссертационного совета,  в своем письме ко мне даже не счел нужным скрывать, что причина, по которой «зарубили»   Шешунову,  – идеологическая, а никакая не «академическая». Любопытным штрихом явилось обсуждение на кафедре, когда в письме Олег Лекманов инкриминировал   Шешуновой то, что она является «практикующей христианкой», а заведующая (после смерти  Белой) Дина Магомедова, и без того всячески препятствующая возможной защите Шешуновой,  с удовольствием присоединилась к Лекманову. Я думаю, что в любом уважающем себя американском или европейском университете подобная дискриминация по религиозному признаку стоили бы места как сотруднику, так и поощряющую подобную дискриминацию заведующей. В любом – но не в «западническом» РГГУ.  И в этом случае – и в тысяче подобных – проявился самый обыкновенный советизм, если слегка перефразировать название известного фильма Михаила Ромма.

Поскольку С.В. Шешунова является блестящим ученым, лучшим (или, по крайней мере, одним из лучших) на  сегодня специалистом по творчеству Ивана Шмелева, но отличается, как и я, как раз  неприятием идеологии советизма как такового,  то это был демонстративный акт устрашения всем  моим «ученикам», кто хотел бы видеть меня в качестве официального научного руководителя. С этого времени, понимая, что  у тех студентов и аспирантов, которые захотят идти ко мне в аспирантуру, докторантуру – и даже пожелают выбрать меня руководителем дипломного проекта, будут непременно проблемы, стал я отказывать в просьбах о научном руководстве, продолжая консультировать только лишь зарубежных коллег, находящихся на стажировках в РГГУ.

Сражу же после историей с несостоявшейся защитой Шешуновой стали возникать «неразрешимые проблемы» с завершением  РГГУ у моей дочери Юли…  Будучи к пятому курсу  лучшей студенткой курса, круглой отличницей и даже  стипендиаткой А. Шанявского (считалось, что именно его «народный университет», а вовсе не ВПШ – наш легендарный прародитель),  к тому же  успешно освоив и получив отличные оценки по  необязательным для ее психологического факультета предметам (например, по французскому и испанскому языкам), она вдруг столкнулась с тем, что те самые преподаватели, которые ей пять лет ставили исключительно высшие оценки (впрочем, точно такие же оценки она получала  и в университете Лиона III и в американском Белоит-колледже, где она параллельно училась), собранные деканом психологического факультета, ставят ей на гос. экзамене оценку «неудовлетворительно»,  а затем отказываются принимать готовую к защите дипломную  работу. Она к тому времени уже имела  международные награды и публикации… Иными словами, взрослые дяди и тети просто-напросто задались целью не дать девушке высшего образования – и тем самым повлиять на ее отца. Для человека моего поколения эти советские штучки вполне понятны, но для девушки, которая абсолютно не помнит, что такое жизнь в СССР,  в одно мгновение изменившееся до неузнаваемости поведение ее преподавателей было абсолютно алогичным. Тем более  у нее никогда не было никаких конфликтов ни с кем из них.

Формальным образом меня изгнали из университета вот как: еще до заседания кафедры ее заведующий В.И. Тюпа без объяснения каких-либо причин написал мне, что кафедра не будет рекомендовать меня на должность профессора. Поскольку нынешняя своеобразная университетская система РФ такова, что, с одной стороны, ни у одного человека нет никакого постоянного места работы (все «на контракте», т.е. на коротком поводке у администрации, будь ты ассистент или «полный» профессор),  с другой стороны, любой конкурс на вакантное место  – это профанация, ибо выборы так же безальтернативны как и «выборы» при советской власти:  1 место и 1 кандидат на это место, мне было любопытно, как в моем случае будет срежиссирован спектакль.  Раздеваясь в гардеробе со своим кафедральным коллегой, я спросил его – знает ли он, что меня сегодня выгоняют с работы? Коллега  был, как мне показалось, шокирован. Тем не менее, через час он послушно проголосовал против…

За все время работы моя педагогическая деятельность никогда не вызывала никаких формальных нареканий или замечаний.  Я всегда в полном объеме выполнял учебную нагрузку, которая была запланирована, являлся автором многочисленных учебных программ, в том числе, и по таким учебным курсам, которые требуют особой профессиональной  подготовки («Герменевтика художественного текста», «История и методология филологии»). Наконец, я один из авторов нового издания «Введение в литературоведение», которое получило в 2010 году статус учебника для университетов России.

Разумеется,  сам не могу оценивать качество своих научных трудов, однако  по чисто количественным академическим показателям я намного опережал всех своих кафедральных коллег (например, по количеству докладов, опубликованных работ, полученных мною самых различных грантов, не говоря уже об участии в международных научных проектах).

Должен с сожалением констатировать, что моя успешная научная и преподавательская деятельность, отстаиваемые мною  научные воззрения, которые имели не только академический, но и  значительный общественно-культурный резонанс, наконец, моя абсолютно независимая позиция  стали вызывать все более и более активное административное противодействие как на кафедре, так и в университете.  Чем «лучше» у меня шли дела в «широком» филологическом мире, тем «хуже» становилось мое положение в университете. Один лишь пример: те курсы, которые я, например, cвободно на протяжении трех семестров читал в США (в OSU), в РГГУ я не мог, не имел права читать ни при какой погоде, ни при каком ректоре… А в целом ситуация вполне банальна:  самое примитивное и абсолютно совковое административное преследование за  убеждения, которое с готовностью вызвался исполнить  заведующий кафедрой, на которой я работаю.

На кафедре все это усугублялось еще и тем, что на заседаниях кафедры стали потоком, как в цехах сборочных конвейеров, стали проходить абсолютно слабые диссертационные работы, единственным «достоинством» которых было то, что они твердокаменно отвечали исключительно «методологическим» (идеологическим) догмам  В. Тюпы и Н. Тамарченко, которые, возможно, и были «прогрессивными» для 70-80-х гг. прошлого столетия, но уже в 90-е годы стали  совершенным анахронизмом. В этих условиях, вполне допускаю, коллегам было просто неудобно, чтобы был какой-то независимый «свидетель».

Начиная с осени 2008 г., после того, как я несколько раз выступил с критикой особенно слабых работ, «проходивших» по кафедре,  я обратил внимания, что зав. кафедрой   Тюпа вообще перестал   ставить меня в известность о времени и датах заседаний. Сами заседания превратились в итоге в  какие-то конспиративные встречи, где обсуждаются зачастую неизвестные мне, члену кафедры с ее основания, вопросы и проводятся решения, о которых я ничего не знаю. Склонен считать, что зав. кафедрой и не хотелось, чтобы я присутствовал на подобных встречах, как-то влиял на принятия решений и участвовал в обсуждении вопросов, имеющих отношение к деятельности кафедры.

В связи с этим вспоминается, что покойная Г.А. Белая после каждой международной конференции по Постсимволизму выговаривала мне, как организатору, за поведение моих кафедральных коллег, которые агрессивно «бросаются» на любого сколько-нибудь известного западного ученого, пытаясь так или иначе его «срезать».    Сколько раз мне приходилось слышать, мол, что тот или иной профессор Гарварда (Принстона, Огайо и проч. университетах), «мне экзамен по моему курсу никогда бы не сдал!». И ведь, правда, никогда не сдал бы! А ведь причина агрессии совсем банальна: я старался приглашать действительно филологов мирового уровня,  действительно представляющих различные научные направления http://postsymbolism.ru/joomla/index.phpoption=com_content&task=section&id=6&Itemid=31 поэтому наши студенты могли наглядно увидеть – ибо центральным моментом конференции была общая дискуссия – кто чего «стоит» на самом деле.

Процитирую фонограмму последнего для меня кафедрального заседания:

Зав. каф. Тюпа. (обосновывая, почему нужно не продлять со мною контракт). «Почему? При всем при том, что, если называть вещи своими именами, Иван Андреевич очень крупный современный филолог... Ну, не знаю, это трудно сравнивать... Но, наверное, он крупнее нас всех. Такой... международного масштаба. Но... почему я не могу его включать в наше НПШ...(научно-преподавательскую школу. - И.Е.). Он... в нашу (пауза) бахтинскую методологическую базу, увы, не вписывается. По тому, чем он занимается, с целым рядом... в принципе... Но (пауза), сосредоточить его специально на поэтике, это значит, требовать от него иной научной... (пауза). Вот почему я делаю такой выбор». Натан Тамарченко. «Уважаемые коллеги! Кафедра — это достаточно хорошо продуманный за годы и достаточно хорошо отлаженный механизм. Здесь каждый сотрудник кафедры, независимо от количества его публикаций и степени его научных заслуг играет определенную, совершенно определенную, роль. И я бы поставил вопрос вот в каком плане.  Сотрудник кафедры должен подходить  именно к этой совершенно (делает резкое интонационное выделение) определенной роли. Всё остальное, научные заслуги, при всяческом внимании, уважении и так далее, всё остальное можно — и я бы даже сказал нужно — оставить в стороне.  ... Речь идет исключительно об определенной области, о которой в данном случае... которую мы в данном случае имеем в виду...»

Ну,  что тут поделаешь: на девятнадцатом году работы в университете к  «определенной, совершенно определенной роли» я решительно уже перестал «подходить», «в нашу бахтинскую методологическую базу» , увы, «не вписываюсь».   Так полифонист  Бахтин - наверное, впервые, в университетской истории - послужил главной формальной причиной изгнания профессора с университетской  должности.  Я, правда, совершенно уверен, что и сам Бахтин, а не только я, тоже бы явно не вписался «в нашу бахтинскую методологическую базу» и не подошел бы к этой «определенной, совершенно определенной роли», но это уже другое дело.

Самое же пикантное состояло в том, что это партийное собрание с разоблачением моей неправильной «методологической базы» проходило с вопиющими нарушениями всяких академических процедур. Достаточно сказать, что перед заседанием зав. кафедрой даже не поинтересовался, подал ли я заявление на конкурс и собираюсь ли вообще подавать... Иными словами, кафедра «не рекомендовала» меня еще до того, как я подал заявление на конкурс, не стала дожидаться формального завершения срока подачи заявлений, который истекал 1 апреля 2010 г.

Когда-то  бывший тартуский исследователь Ян Левченко, составитель Материалов к созданию словаря тартуско-московской школы,  пытался осмыслить глубинную мудрость железобетонного «наукообразия» моих коллег по кафедре. Он даже изучил обобщающий труд  донецкого ученого Михаила  Гиршмана, старинного  друга кафедры, и напечатал  рецензию в «Вопросах литературы» (2004. № 4), где, среди прочего, проницательно заметил: «Все бы ничего, однако носители этой идеологии образуют мощную институционную сеть, доминирующую во многих университетах бывшего СССР. Разумеется, конкуренция прекрасна. Однако на деле никакой конкуренции нет, поскольку «околобахтинская» секта (точное в данном случае именования «нашей» партийной группы. – И.Е.) вольно или невольно образует оборонительный форпост… Упомяну лишь о характерном «корпоративном этикете», принятом в сообществе «диалогистов». Так, например, М. Гиршман цитируют В. Тюпу, «с предельной четкостью» сформулировавшего две крайности «в области теории художественного целого»… В свою очередь В. Тюпа в вышедшей несколько ранее монографии пишет о том, как справедлив М. Гиршман, обособляя «подлинный анализ» от «единства без многообразия» (когда разное читается одинаково) и от «многообразия без единства» (когда по-разному читаются элементы принципиального целого). И это не розыгрыш и не фигура иронии. Это образ жизни».  Хотя Левченко предпочитает и совершенно иное направление в литературоведении, нежели я, но он, я думаю, и представить не мог, насколько он прав, говоря об «образе жизни», поскольку немедленно после появления рецензии «околобахтинской» сектой товарищей был навсегда  изгнан не только из кафедрального, но и даже околофакультетского пространства РГГУ.

Особенность же «конкурса» в РГГУ, посредством которого и можно вышибить любого неугодно человека,  вполне совковая: для   всех  70 с чем-то «позиций» на факультете (т.е. для всех, кроме  моей), была продолжена та же самая  совдеповская практика: 1 место и 1 кандидат на место. Да и в моем случае никаких «выборов» не было и в помине.  Выборы все-таки предполагают какое-то публичное сравнение достоинств и недостатков кандидатов,  научных и преподавательских,  предполагают хотя бы короткое выступление самих кандидатов. В РГГУ же подобранный по «дружбе» человек, которым заменяли «инакомыслящего»,  на совете факультета вообще не произнес ни единого  слова!   Иными словами, имелся предварительный сговор с заранее предрешенным результатом, когда объективное конкурсное рассмотрение достоинств и недостатков кандидатов на должность не имело ни малейшего значения, а главной целью стало мое устранение с занимаемой должности любыми способами (в том числе и незаконными). Ясно, что это не «выборы»,  а расправа с диссидентом.

Например, не было сказано ни слова, имел ли подобранный на мое место кандидат хоть какой-либо преподавательский стаж до «рекомендации» кафедры занять сразу место профессора, которое  занимал я. Об этом не говорилось, никто об этом не спрашивал, ибо   никого и не интересовали  подобные «лишние» вопросы. Мне представляется, что сама по себе  «замена» под надуманным предлогом самого молодого профессора кафедры, который и до приглашения в РГГУ много лет успешно работал в системе университетского образования, на человека, по-видимому, опыта преподавательской работы практически не имеющего  (или вообще не имеющего) и трудившего в совсем  иной области  скандальна и в нормальном гражданском обществе (а также в университетском социуме) стала бы  предметом  особого интереса.  В   любом другом   случае  совершенно откровенное лоббировании претендента, который и доктором наук совсем недавно стал при содействии как раз тех же самых лиц (Тюпа, Тамарченко, могу назвать  также и жену Тамарченко Дину Магомедову),  работая  в той   издательской системе, в которой с этого же времени «протежирования» стали выходить коллективные работы тех же самых лиц,  которые  затем лоббировали занятие им моей должности профессора, поневоле вызывает вопрос : существуют ли какие-либо объективные критерии при оценке кандидатов, либо же зав. кафедрой руководствовался иными критериями,  не озвученными им?  Я, по крайней мере, подобных случаев не знаю не только  в России, но и, работая в университетах Европы и США, о таких случаях не слышал. Похожие назвать могу, но не столь вопиющей, если речь идет именно о профессорском месте. Боюсь, что там подобное странное «предпочтение» обязательно стала бы отдельным предметом  разбирательства.

В моем же случае никакой «защиты» от административного произвола ни со стороны «профсоюза», ни со стороны любых других контролирующих законодательство о труде органов мне оказано не было: государственная система (а РГГУ – вуз государственный) расправилась с человеком  абсолютно безнаказанно, нарушая процедуры  своего  же положения о выборах.

Показательно, что один из «моих» учебных курсов -  «История зарубежного литературоведния», под который и был взят на мое место столь полезный определенной группе товарищей кандидат,   я стал читать всего несколько лет назад после провала в студенческой среде  преподавательницы кафедры Л. Польшиковой (очередной протеже тех же товарищей), уступая просьбам Тюпы, сугубо в интересах кафедры. У нас никогда не было «специалистов» по этому курсу. Последний нормальный человек и глубокий ученый, который читал у нас этот курс – покойный Г.К. Косиков - затем был «разоблачен» Тамарченко как – якобы – «ненавистник Бахтина» - и с того времени на кафедре его не стало.

Через пару лет после слезной просьбы В.И. Тюпы прочесть этот новый для меня годовой курс, ибо больше «никто из нас его не может осилить», мне же было инкриминировано, что я не являюсь специалистом по этому курсу (и действительно, у меня опубликовано лишь несколько работ по этой тематике), т.е. мне  инкриминировалось то, что по производственной необходимости я взялся разработать и прочитать совершенно новый для меня курс. Однако у меня  имелись к тому времени  в высшей степени позитивные отклики студентов, у которых я читал этот курс (если бы это вообще кого-нибудь интересовало в нашем университете). Но что говорить, если  даже не «обсуждался» вообще преподавательский опыт — или отсутствие такового — у другого кандидата, хотя его и «рекомендовали» на мое место, все-таки место профессора.

Когда Тюпа только еще собирался заведовать кафедрой, в разговорах с ним я неоднократно указывал, что в любом уважающем себя «западном» университете, на которые мы на словах «равнялись»,  кафедра, преподавателей которой так панически боятся студенты, как нашу, давным-давно была бы расформирована или, по крайней мере,  реорганизована. В отдельные годы у трех профессоров этой кафедры не было не то что  дипломников, но и даже и ни одного  спецсеминариста! Об этом знает весь историко-филологический факультет! Сам я никак не мог переломить эту ситуацию, поскольку был в неравном положении с коллегами: мой основной курс - «История русского литературоведения» я читал лишь старшекурсникам (на 5 курсе), когда они уже к тому времени выбрали какой-либо другой  спецсеминар (и отнюдь не семинар нашей кафедры).  Но меня-то как раз просили руководить итоговыми дипломными работами! Почему я  был вынужден им отказывать, я уже написал.

Был и еще один момент в этой истории. «Партийная группа» отомстила мне таким образом и за то, что я принял участие в конкурсе на замещение вакантной должности зав. сектором  ИМЛИ. История тут такая: руководство ИМЛИ на протяжении достаточно продолжительного времени предлагало мне занять должность руководителя отдела теоретических проблем.  Я несколько раз отказывался, потому что не хотел приходить на «живое место» и не хотел, чтобы меня назначили именно «административно», приказом по институту, будучи сторонником процедуры голосования. Для предыдущего руководителя отдела  (Л. Сазоновой) заканчивались два срока. Далее она юридически не могла  «назначаться», а на выборы, как меня уверяли, никогда не пойдет.  Поэтому я, наконец, принял предложение  руководства Института и  подал документы на конкурс на освобождающееся место.  Однако в последний день  неожиданно подала и Л. Сазонова. В итоге, хотя я и набрал больше голосов, чем она, но все-таки этих голосов было недостаточно для вступления в должность.  В данном случае я просто-напросто участвовал в  объявленном конкурсе, отказавшись при этом от прямого предложения  руководства занять должность руководителя отдела, минуя общий  конкурс.   Однако в сознании  «партийных»  товарищей, моих кафедральных коллег,  я нарушил священный партийный принцип : 1 кандидат (конечно, от партийной же  организации «литературоведов») на 1 место (недаром во время самого обычного представления кандидатов в ИМЛИ один  из сотрудников возмущенно возопил – «это контрреволюция!»).

Когда я начинал работу в только что образованном РГГУ,  здесь  подчеркивали – хотя бы в декларациях - свою «несоветскость» и непохожесть на «советский» МГУ. Прошли годы.  РГГУ – по крайне мере, на тех факультетах, которых я знаю - осуществил хрущевскую мечту: «догнать»  и «перегнать». Мы догнали и успешно перегнали МГУ по степени академической несвободы. Во всяком случае, я точно знаю,  что в МГУ В.Е. Хализев  не принуждает преподавателей насильно использовать его учебник,  а  Тюпа императивно потребовал от меня – в единственный раз, когда мне тов. коммунисты доверили  читать этот курс – пользоваться именно и только  своим учебником. Разумеется, я отказался.  Курс в итоге я больше не читал.  В МГУ возможны как «пробахтинские», так и «антибахтинские» защиты: о такой степени свободы в нынешнем РГГУ остается только мечтать… На  русско-немецкую конференцию по поэтике (которая вообще-то должна была показать спектр российских воззрений) не пригласили никого из русских ученых, сознательно стремясь представить  немецким коллегам дело так, будто  в России специалистами по поэтике является, по выражению Яна Левченко, исключительно наша «секта»…  Дошло до того, что «недостатком»   учебника «Введение в литературоведение»,  созданного при кафедре теории МГУ,  мои кафедральные коллеги, не стесняясь, называли  именно то, что в нем «не выдержана» никакая партийно-идеологическая линия. Поскольку автором являюсь не только я, но и некоторые из них, то это недовольство следует понимать просто: в учебнике представлена более чем одна точка зрения. Неправильно это.  Ненаучно. Студенты могут запутаться. А ведь  их нужно правильно ориентировать: есть наша (правильная) идеология и  методология, а есть чужая. Она сразу и не наша и неправильная. Сторонников  неправильной нужно разоблачать, обличать – и вышибать.

Но кажется, чему-то подобному уже когда-то учили в тех же самых стенах.  Точно так же вышибали уже диссидентов и инакомыслящих. Только тогда само заведение называлось не РГГУ, а ВПШ. По-моему, второе название куда более правильное. Высшая Партийная Школа никуда ведь и  не исчезала. Она только прикинулась временно «гуманитарным университетом»,  «самым демократическим» (когда эта самохарактеристика была еще выгодна), потом «самым элитарным» (когда в олигархические времена «модно» стало уже это), а затем вернулась к своему исходному, первобытному партийному состоянию.

 

Профессор И.А. ЕСАУЛОВ