Памяти Белой Эмиграции ...
Последние годы явно живём в воспоминаниях, столетия чередуются одно за другим :
- Первая Мiровая Война ;
- Отречение Государя, неизбежно повлекшее за собой исчезновение великой России ;
- Зверское убийство Царя-Мученика и всей Царской Семьи,
а теперь, как вытекающее из всего этого следствие – столетие, как метко было сказано, небывалого явления, уникального, безпримерного в міровой истории : появление неизвестного доселе материка, нигде не обозначенного – России вне границ, словом Зарубежной России. Барон Борис Эммануилович Нольд писал, не боясь быть опровергнутым : «С библейских времен не бывало такого грандиозного исхода граждан страны в чужие пределы. Из России ушла не маленькая кучка людей, ушёл весь цвет страны... Это уже не эмиграция русских, а эмиграция России».
Но прежде всего надо договориться – о чём будет у нас речь. Для Герцена, покинувшего Россию в совсем других обстоятельствах, в другие времена и по совершенно иным соображениям, существует чуть ли не противоположность между понятиями "эмигрант" и "беженец" : первое, для него, благородное звание, эмигрант – политический борец, говорит он. А беженец – некий дармоед, сбежавший в чужую страну ради спокойной, праздной и более-менее обезпеченной жизни. К беженцам у Герцена самое отрицательное отношение и не хотел он с ними иметь никакого отношения.
Уточним : для нас эмигрант не столь политический борец, как идеологический, духовный, а то, что соответствует второму герценскому определению для нас будет называться "иммигрант", понятие которое мы никогда с Эмиграцией и с Эмигрантами не смешиваем. Итак, не будем вслед за Горьким говорить «Человек – это звучит гордо», а парафразируя его, скажем, что для нас «Эмиграция – это звучит гордо» !
«Мы в огромном большинстве своем не изгнанники, а именно эмигранты», с той же гордостью заявлял наш великий Иван Алексеевич Бунин, обращаясь 16 февраля 1924 г. к своим соотечественникам в Париже, на знаменитом вечере, посвящённом Миссии Русской Эмиграции. На этом вечере прозвучали прямо исторические слова, настоящие программные речи, очертавшие как бы прямой путь и дух Эмиграции. И Бунин продолжил : «Миссия, именно миссия, тяжкая, но и высокая, возложена судьбой на нас», и, предвидя тернистое будущее Эмиграции, прямо пророчествуя добавил : «Знаю, многие уже сдались, многие пали, а сдадутся и падут еще тысячи и тысячи. Но всё равно : останутся и такие, что не сдадутся никогда». Иван Алексеевич был из таких и к таким обращал он свой дерзновенный голос.
Тот же Бунин, в газете Общее Дело, писал о подвиге Белого Движения и о его естественной продолжательнице Русской Белой Эмиграции : «Настанет день, когда дети наши, мысленно созерцая позор и ужас наших дней, многое простят России за то, что все же не один Каин владычествовал во мраке этих дней, что и Авель был среди сынов её».Великим Бунин был, естественно, как писатель, но и в не меньшей мере, как истинный идейный представитель Русской Эмиграции. Именно Белой Эмиграции, которая для нас и является единственно настоящей и о которой тут будет речь.
Итак – кто она эта Белая Эмиграция ? Из России, в результате несчастного исхода гражданской войны, примерно три миллиона русских покидают пределы родины. Уезжает цвет нации, много интеллигенции, дворян, как и простого народа, всем, кому немыслимо было жить под большевицким игом, но, самое главное, как ядро этого Исхода – множество военных и офицеров, увозящих с собой представления о чести и о долге.
О чём первым делом думаешь, говоря о Белой Эмиграции ? Конечно об офицерах, военных разных чинов, этой массы "благородий" и "превосходительств", безстрашных витязей, обратившихся в одно мгновение из всего в ничто, в приютивших их странах. Странах, бывших ещё совсем недавно, союзницами, вместе с которыми за одно дело проливали кровь свою. Не раз, вероятно, приходилось им с горечью думать о том, как Россия, век до этого, принимала у себя французских Эмигрантов, бежавших от таких же ужасов французской революции...
Русские Эмигранты первой волны не сподобились такой же удачной судьбы. В подавляющем большинстве случаев, пришлось им вести горькую деклассированную жизнь, но тем не менее до конца дней своих на чужбине, где многие из них провели бóльшую часть своей жизни, и уже в преклонном возрасте, сохранив офицерскую выправку, оставались и умирали всё теми же высокоблагородиями и превосходительствами.
В своём выступлении о миссии Эмиграции, произнесенной три недели спустя смерти величайшего злодея, «выродка, нравственного идиота от рождения», как он называет Ленина, Бунин излагает истинное мiровоззрение Белой Эмиграции, в противовес столь излюбленным, но мало кого представляющим, розовым, большею частью парижским, интеллигентам, которые «будучи соперниками нынешних владык России, суть однако их кровные братья».
Бунин приводит тут очень существенное замечание : далеко не однородной была Эмиграция. На самом деле, среди тех трёх миллионов выехавших далеко не все были носителями Белой Идеи, далеко не все по совести и убеждению принадлежали к Белому Движению, о котором было сказано, что оно было гордым вызовом Русского Офицерства торжествующему красному хаму, святым порывом жертвенной русской молодёжи в защите попранной исторической России. В обозе, в хвосте Белой Армии, телепалось не мало всяких шкурников, проходимцев, февралистов, среди которых не самые второстепенные виновники крушения России, как Милюков, Гучков, всякие социалисты, либералы и прочие представители "прогрессивной общественности", общего с Белыми ничего не имеющие. Тем не менее, как только они, подчеркнём, благодаря Белым, под прикрытием отступающей Армии, выбрались в свободный мiръ, тут же были встречены, как родные братья и будто истинные представители бывшей свободной России, встречены такими же, как они местными социалистами, либералами, масонами, имеющими в руках все рычаги для формирования общественного мнения и влияния на него. Вот именно эти люди громче всех заговорили от имени Эмиграции и до сих пор голос их несётся громче всех. Среди них очутился даже сам Керенский, продолжавший до середины шестидесятых годов подавать свой голос, к которому некоторые прислушивались будто к голосу свободной России.
Белая Эмиграция не была классовой Эмиграцией. Вопреки советской пропаганде, пытающейся внедрить идею о том, что это только были бежавшие аристократы, бывшие "угнетатели народа", плакавшие о потерянных имениях и о бывшем благосостоянии – нет, водораздел между Белыми и Красными совсем иной, он был идейный и духовный. Не "помещики" сражались с "мужиками", отстаивая прежние порядки, как это вульгарно трактовала советская историография, водораздел проходил не по социальным и классовым различиям, а коренился в области идейной и духовной. Вооруженная борьба Белых и Красных велась за душу и облик русского человека, за духовное, нравственное, культурное наследие тысячелетней России. Для Русского человека, подвиг воинский всегда был неразрывен с подвигом духовным и в этом отношении Белое движение, своим рыцарским и отчаянным выступлением спасло честь и совесть России и Русских.
Не будь этого спасшего русскую честь безнадежного сопротивления большевизму тех, кто до конца дрался за свою Россию и вынужден был оставить ее лишь под натиском неодолимых, многократно превосходящих сил неприятеля, то ни о какой миссии Белых Эмигрантов говорить было бы невозможно. «В русском исходе /.../ ушли миллионы людей, которые рассеялись по мiру, неся с собой всюду элементы старой русской культуры, спасённой от катастрофического шквала. И потому, куда бы они ни заносились, они несли с собой аромат родины, который вытравляется дома огнём и мечом», писал Владимир Христианович Даватц, видный публицист, бытописатель русского Исхода и в особенности галлиполийского сидения, один из близких помощников генерала барона П.Н. Врангеля. Белая Эмиграция ставила перед собой и детьми задачу охранения русской культуры, языка, православной веры и русских традиций с твёрдой убеждённостью, что когда-нибудь всё это понадобится России и не пропадёт зря. Многие десятилетия жили с такой мечтой и надеждой, что смогут принести посильную помощь будущей России … Уместно упомянуть тут правдивое слово философа, Георгия Федотова : «У всякого народа есть родина, но только у нас – Россия».
Русская Эмиграция первой волны совершила подлинный подвиг, сохранив и обогатив традиции русской культуры. Русские Эмигранты особенно высоко оценивали свою духовную миссию. Великий Достоевский некогда сказал, что быть Русским это быть Православным. Скажем за ним, что быть Русским это также быть Белым. Претендующий быть Русским, не будучи Белым Православным – Русским быть не может. Будет он красным, розовым, русскоязычным обывателем, – чем угодно, но не Русским в полном смысле слова. Православная вера всегда являлась духовным стержнем Русской Эмиграции.
Белая борьба не прекратилась с величественной, не имеющей себе подобной в истории, эвакуацией конца 1920 года. Она видоизменилась. От вооруженной стала духовной, идейной. Самый видный Белый философ и мыслитель Иван Александрович Ильин подчеркивал это особое свойство : «Белая Идея, выношенная и созревшая в духе русского православия, есть идея религиозная. Это есть идея борьбы за дело Божие на земле; идея борьбы с сатанинским началом в его личной и в его общественной форме. Именно такова наша Белая борьба». Большевики в первую очередь были безбожниками, а затем уже шло всё остальное, тогда, как Белые, даже если не все это осознавали, вели борьбу за веру, это было одним из главных смыслов Белого Движения.
Иван Сергеевич Шмелёв, один из самых любимых писателей Эмиграции, в статье Душа России, также подчеркивал духовный смысл вооруженной борьбы и, затем последовавшего заграничного стояния : «Белое Движение есть отбор, отбор лучшего русского по духу, по чувствованию России, отбор того, что немыслимо без России быть, не могло мириться с Ее искаженным ликом, с надругательством над Ее душой. Самое чуткое, самое живое, духовно-крепко спаянное с Россией, /.../ – вливалось в Белую Армию или было духовно с нею. Страшная жизнь делила, творя отбор. Я не хочу сказать, что там, на российской почве, осталось одно худое. Я хочу сказать, что Белое Движение захватило собой ценнейшее в национально-духовном смысле, что оно есть – отбор».
А в год столетия кончины А.С. Пушкина, Шмелёв идёт ещё дальше в послании к Сынам России : «Спросите себя, как бы отнесся Пушкин к подвигу Добровольчества? Ответ бесспорный : благословил бы подвиг, был бы его певцом, – «певцом во стане русских воинов» /.../Живи он ныне, он сумел бы ответить на клевету, которой так щедро обливали русское Добровольчество – и свои, растерявшие чувство родины, и многие европейские "витии". Он был бы с вами, Добровольцы, – вашим Певцом чудесным»…
Мы тут умышленно не будем приводить суждения военных о смысле Белой борьбы, которыми можно было бы наполнить целые тома, а предлагаем суждения писателей, мыслителей. Белое Дело выполнялось, как с винтовкой и шашкой, так и с пером в руке, выполнялось в православных беженских храмах под духовным руководством мудрых, глубоко духовных архипастырей Русской Зарубежной Церкви. Шмелёв, но далеко не он один, в частности тому свидетельство.
Очутившиеся в изгнании писатели, будучи долгие десятилетия просто игнорированы наукой, будучи даже запретной преступной темой в Советском Союзе, стали в эти последние годы всё чаще предметом изучения литературоведов, но мало кто, изучая их творчество, отмечает идеологическую подоплёку и идейность изучаемых авторов, нередко ставивших это свойство их личности едва ли не выше своих художественных произведений. Вспомним крылатую фразу Гумилёва, дерзновенно сказавшего в ответ чекисту в канун своего расстрела : «Здесь нет поэта Гумилева, здесь офицер Гумилев».
Отмечая ныне 100-летие Эмиграции, воспользуемся случаем выразить удивление : почему эти страницы истории, сýдьбы этих личностей, обходятся на Западе полным молчанием, в университетские программы, даже специалистов по русской культуре, обходятся полным молчанием и просто не входят. Кто из студентов, да и профессоров, слышал про Ледяной поход, который для специалистов по военной истории считается чуть ли не самым дерзновенным походом в мiровой военной истории ? Вдоволь изучают Бердяева и прочих разрушителей русской истории и культуры, а не то что его книги не читали, но даже имени И.А. Ильина не слышали.
Современный исследователь, специалист по Белой тематике профессор А.В. Бакунцев, на эту тему верно пишет : «Речь „Миссия русской эмиграции“ – одно из самых известных, переиздаваемых и в то же время одно из наименее изученных публицистических произведений И.А. Бунина. Литература об этой речи /.../ носит преимущественно назывательно-описательный, а вовсе не исследовательский характер и притом нередко содержит фактические ошибки». А ведь в этой речи весь Бунин, весь прославленный автор романов, принесших ему завидную и заслуженную Нобелевскую премию. Можно ли сильнее выразить своё отношение-отвращение к катастрофе, постигшей Россию, чем эта лаконичная записка от первого января 1918 г., открывающая книгу Окаянные дни : «Кончился этот проклятый год» ! Да, наконец кончился этот, прославляемый десятилетиями большевиками и их советскими наследниками, вплоть до конца прошлого века, семнадцатый год ... Год, когда кончилась и сама Россия, чего Бунин тогда ещё полностью не знал, но явно предчувствовал : «Но что дальше? - продолжает он - Может, нечто еще более ужасное. Даже наверное так». А могло ли быть иначе ? Могла ли Россия, рухнув, не быть ввергнута в бездну ? Вырванное предательством и обманом отречение Государя, восьмимесячное правление на редкость бездарных февралистов с последовательным разрушением всех устоев страны, неизбежно привели к большевицкому перевороту. Как ещё раз не понять, что – не будь Февраля, не было бы и Октября ? А в октябре 17-го года произошла смена одних социалистов другими. Не более.
Бунин на самом деле испытывал «истинно лютую ненависть и истинно лютое презрение к революциям», в том числе и к Февральской, что часто умалчивается. Это, в частности, была одна из принципиальных причин его разногласий с З.Н. Гиппиус, ярой сторонницей непримиримости, но непримиримости к одному только Октябрю. Совершенно верно пишет Бакунцев, что Бунин отрицал не только Октябрьскую, но и Февральскую революцию и заявлял о себе как об убежденном стороннике генералов П.Н. Врангеля и А.П. Кутепова, полагая, что только «сильная военная власть может восстановить порядок, усмирить разбушевавшегося скота». В отличие от него, Цветаева, судя по ДневникуБуниных, с опаской относилась к генералу Врангелю и считала, что сам Бунин, несмотря на близость и симпатию к нему, «не без черносотенства», имея вероятно ввиду его преклонение перед рыцарской личностью генерала Врангеля и его отвержение февральщины.
Именно тут проходил водораздел между чисто Белыми Эмигрантами и "розоватыми", принимающими революцию, но не всю и не всякую революцию. И это именно то, что сам Бунин имел в виду в своей знаменитой речи, говоря столь метко о тех, кто «будучи соперниками нынешних владык России, суть однако их кровные братья». И не сложно определить, кто эти кровные братья, судя по их отношению к тому, что являлось квинтэссенцией Белого Духа, и которых мы отказываемся принимать за представителей Русской Эмиграции первой волны.
В уже цитированной Душе России, Шмелёв с восторгом пишет : «Придёт день, когда блистающее имя Белый воин и сумеречное - галлиполиец - станут для всей России священными именами русского мученика-борца и русского героя. Это придёт, и Россия встретит лучших сынов своих высокой и гордой честью : священное имя - Белый Воин - явится знаком высокого духовного отбора – новой русской аристократии».
Сопоставим это со словами Бердяева, который будто тут, в сборнике Самопознание,глубоким презрением отвечает на восторг Шмелёва : «В Белое Движение я не верил и не имел к нему симпатии. Это Движение представлялось мне /.../ лишённым всякого значения и даже вредным /.../ Тип "белого" эмигранта вызывал во мне скорее отталкивание. В нём была каменная нераскаянность, отсутствие сознания своей вины и, наоборот, гордое сознание своего пребывания в правде /.../ Было что-то маниакальное в этой неспособности типичного эмигранта говорить о чём-либо, кроме большевиков, в этой склонности повсюду видеть агентов большевиков. Это настоящий психопатологический комплекс, и от этого не излечились и поныне». Реакция понятная для человека, оставшегося верным своим давним либерало-социалистическим убеждениям, и писавшим в том же сборнике : «Я высказывал мысль (в 22 голу), что западные государства должны формально признать советскую власть, что таким образом прекратится изоляция Советской России и она будет внедрена в мiровую жизнь, что сможет смягчить самые дурные стороны большевизма». До Белых Бердяеву не было никакого дела и не понять ему, почему те столь сосредоточены на вопросах большевизма и борьбы с ним. Непонятно скорее то, что философ не способен был этого понять ...
Понятия о Галлиполи и Лемносе, где Русская Армия нашла себе приют и простояла более двух лет после эвакуации, и где закалился особый Белый Дух, стали священными словами для Белой Эмиграции. О Галлиполи было сказано, что это гордость России, что это удивительная победа человеческого духа. Бунин писал: «Что же можно было бы думать о России, о Русском народе, не будь русской «контр-революции». Галлиполи – часть того истинно великого и священного, что явила Россия в эти страшные и позорные годы, часть того, что было и есть единственной надеждой на ея воскресение и единственным оправданием русского народа, его искуплением перед судом Бога и человечества ». Бывший в юные годы народовольцем и, как многие, отрезвевший после революции, видный общественный деятель и публицист Владимiр Бурцев, на ту же тему писал : «Русский язык создал новое слово – Галлиполиец. Академия Наук это слово внесёт в свой словарь. Русская история в своих страницах будет говорить о Галлиполийцах». И тут, сопоставим это со мнением бывшего члена кадетской партии П.Н. Милюкова, оставшегося во многом верным своим дореволюционным представлениям, проименовавшего Галлиполийский лагерь «Кутеповским застенком» и кощунственно призывавшего Эмигрантов «спасти Армию от Врангелей и Кутеповых», в редактируемой им в Париже газете Последние новости...
Бердяев и Милюков являлись, как бы, крайними полюсами в "не белизне" Эмиграции. Но были также и хромавшие на одну ногу Белые, но тем не менее могущие сотрудничать с сугубо Белыми. Зинаида Гиппиус, с мужем Дмитрием Мережковским, в первые годы изгнания задумала нечто вроде Союза февралистов, который долго не просуществовал, именно за тот акцент, который ставился на пресловутый Февраль, поэтому был ими организован приемлемый более широкому кругу антибольшевицкий «Союз Непримиримости». Для Зинаиды Гиппиус понятия эмигрант и непримиримость однозначны, как она в 1929 году без обиняков писала в статье Опять о непримиримости: «Непримиримость – это само существование эмиграции, как и самого слова “эмиграция”. Произнося слово “эмигрант” – мы обязаны подразумевать “непримиримый”». Сильные, вполне Белые слова поэтессы, продолжавшей однако смотреть глазами Шимены наВеликую фальшивку февраля, как назвал один из своих трудов И.Л. Солоневич, что позволяло ей наивно упрекать Керенского в том, что он предал февральскую революцию и бросил Россию на произвол судьбы … Становится понятным её неприятие личности и деятельности генерала барона Врангеля.
Вечер Миссии Русской Эмиграция, с самого своего зарождения стал пробным камнем для определения идейности мыслящей Эмиграции. Помимо самого Бунина и Шмелёва, отважились открыто выступать с трибуны на этом вечере ещё Карташёв, Мережковский, Кульман, Савич. Некоторые мотивировали свой отказ нежеланием участвовать на собрании со слишком правым оттенком, что в частности вызвало возмущённую отповедь Шмелёва, что «стыдно бояться таких слов, как „правый“». Реакция леворадикалов, испугавшись успеха этого вечера среди Эмиграции, не заставила себя долго ждать. В своих Последних Новостях Милюков разразился яростным и глумливым отчётом „Вечер страшных слов“ и передовой статьёй под заглавием „Голоса из гроба“, в которых с иронией отзывался, как о присутствующих, так и о докладчиках : «Писатели, принадлежащие к самым большим в современной литературе, те, кем Россия по справедливости гордится /.../ выступили с проповедью почти пророческой, /.../ на деле же принесли с собой только лютую ненависть к своему народу, к целому народу, и даже хуже – презрение, то-есть чувство аристократизма и замкнутости... Что значит их непримиримость? Непримиримость к чему? К кому?».
Милюков тут олицетворяет явно определённый полюс Русской Эмиграции, так что можно даже себя спросить – какое его отношение к ней ? Как нельзя лучше, оправдывает он слова Бунина о тех, кто «будучи соперниками нынешних владык России, суть однако их кровные братья». Большевики, внимательно следившие за событиями в Белой Эмиграции, не замедлили найти себе ценного попутчика в лице Милюкова, „старого профессора“, как его называли, и газета Правда16 марта подхватила милюковский отчёт и перепечатала его почти слово в слово, озаглавив свою статью „Маскарад мертвецов“ : «Просматривая печать белой эмиграции, кажется – какой прекрасный русский язык! – кажется, что попадаешь на маскарад мертвых /.../. Бунин, тот самый Бунин, новый рассказ которого был когда-то для читающей России подарком, позирует теперь под библейского Иоанна... выступает в его черном плаще, как представитель и защитник своего разбитого революцией класса /.../ Здесь он не только помещик, но помещик-мракобес, эпигон крепостничества ... Он мечтает, как и другой старый белогвардеец, Мережковский, о крестовом походе на Москву ».
С такими идейными противниками-эмигрантами как Бердяев, Милюков и им подобные, предложение, сделанное Горьким Сталину 17 февраля 1930 года, теряло даже своё значение. Горький предлагал засылать из СССР псевдо-антисоветчиков с целью разложения Русской Эмиграции и влияния на общественное мнение, что, кстати, обильно практиковалось и помимо его предложения. «Дорогой Иосиф Виссарионович! / …/ У нас делать им нечего. Но я уверен, что они могли бы организовать в Лондоне или Париже хороший еженедельник и противопоставить его прессе эмигрантов. Влияние этой прессы на прессу Франции – несомненно, особенно за последнее время благодаря выступлениям сволочи вроде Беседовского, Соломона и др.».
В изданной Переписке двух Иванов видно насколько прямолинейные Шмелёв и Ильин далеки от того, что им представляется неким „словесным блудомыслием“ своих идеологических оппонентов из Эмиграции. В письме от 11 мая 1927 г. Шмелёв с горечью отмечает, как эти разногласия вредят той миссии, тому вескому слову, лежащим на Русской Эмиграции : «Мы же здесь, воистину, Крестоносцами быть должны. /.../ Я только знаю: велика сила эмиграции, но она растрепана : ‘течения’ ее дробят, отвлекают в разные стороны и усыпляют – базарщиной». И полтора месяца спустя, 27 июня, ещё подробнее открывает душу свою : «Изворотов мысли непродуманной и витиеватой – не принимаю, ловким словесным вывертам не внимаю. Бердяевщина, Карсавинщина, Степуновщина – все это любомудрие и самолюбование – дессертики – не по времени, не по месту !». Все эти указанные течения и ‘школы’ сходились в главном философско-богословском вопросе, взбушевавшем тогда общественность : пресловутое софианство, далеко не традиционное учение о святой Софии, которое нашло бурное развитие в так называемой парижской школе, под водительством протоиерея Сергия Булгакова, и существенно раскололо Эмиграцию на многие десятилетия. «Ибо – вне активности, – решение шарад словесных и канкан с подложной Софией, – последствия прежней привычки услаждаться извивами словесными. Это – блуд салонный, и хорошо, что не привлекает молодежь, видевшую столько всего!».
„Салонный блуд“ препятствовал проявлению той активности, которой особенно горел И.А. Ильин, и тормозил идеологическую борьбу за Россию. Во всё том же письме, Шмелёв не гнушается прямо уподоблять дьявольщине, разыгрываемый всеми этими мыслителями и нео-учителями, спектакль : «Ох, столько теперь «мистерий» открывается и паутин сложных и подлых?! Дьявол всякие личины принимает».
Обратной почтой, 22 июня, Ильин отвечает Шмелёву и открывает ему тайну-проект, о задуманном им журнале, и настоятельно просит его согласиться сотрудничать в этом начинании. Название журнала и подзаголовок сами за себя говорят – Русский Колокол - журнал волевой идеи. «Журнал будет пока маленький и идейно-волевой /.../ Всё, что направлено против современных пустомудрых лжепророков – вырвано прямо из моего „философствующего“ сердца». Девять номеров журнала вышло в Берлине с 1927 г. по 1930 г. В первом номере, представляя читателям Задание журнала, Ильин пишет тоном резко отличающимся от философствующих мечтателей и всяких попутчиков, готовых искать общие пути с новыми хозяевами России ; в этом он вполне созвучен У. Черчиллю, писавшему в те же годы «большевизм являет собой самое страшное снижение человеческой морали /.../ Это - мистическая бездна, отрицание всего человеческого в душе людей». Ильин показывает, что ничуть не намерен складывать оружие и искать, наподобие Бердяева, как и чем помочь большевикам в их искании признания со стороны мiрового сообщества : «Национальная Россия нуждается в патриотической, волевой и ведущей идее. Эта идея должна установить цель всей нашей предстоящей борьбы за Россию. /.../ Первое в чём нуждается Россия есть религиозная и патриотическая, национальная и государственная идея. /.../ Без этой идеи всё скудно и половинчато /.../ всё безцельно /.../ и культура, и искусство /.../ это есть идея великодержавной России, воздвигнутой на основах подлинно христианской, волевой и благородной государственности /.../ в этой идее /.../ высказана наша цель, наше будущее, наше величие /.../ Эта идея есть древняя и исконная Русская Идея».
Итак, годы прошли, десятилетия прошли, поколения прошли. Теперь уже век прошёл и какой итог Белой борьбе и заграничному стоянию можно подвести ? Оправдано ли суждение о том, что «Первая, Белая, Эмиграция имела наибольшее право и на почет, и на девиз – "Мы не в изгнании, мы в послании"» ? Каковы её плоды ?
Спорить никто не будет, золотой век Белой Эмиграции за нами и, имевшие место мечты в 20/30-ых гг. не состоялись. Россия была ввергнута на целые семьдесят лет в советский безбожный коммунизм и вряд ли когда нибудь будет восполнен страшный урон, нанесённый России и русскому народу преступной коммунистической властью.Искусственные попытки восполнить этот пробел, этот ров, сочившийся кровью миллионов мучеников, виден в запутанном и неясном деле обретения и ‘перезахоронения’ (как принято сейчас говорить)так называемых Царских мощей, ‘перезахоронения’Белых вождей, генералов Деникина и Каппеля, мыслителей Ильина, Шмелёва, Великого князя Николая Николаевича, в надежде показать преемственность всей русской истории. Но можно ли восхвалять одновременно одно и диаметрально противоположное ?
Белых героев, вышедших с Великим российским Исходом, в живых больше ни одного не осталось, но есть ещё их преемники, воспитанные ими, сохранившие и хранящие их живую память. Именно живую память, не книжную, не археологическую, а живую. Они с ними жили, они ими воспитывались. Трудно себе представить, какое счастье, и какую честь это представляет для тех, кто удостоился такой чести и такого счастья, кому дано было духовно кормиться у таких людей, подобных которым нигде вообще больше нет. Эти люди, ведь, унесли с собою Россию, как столь трогательно писал Роман Гуль, так и озаглавив свою книгу «Я унёс Россию», ту самую Россию, которую они свято в своей душе хранили, и которая, по словам проф. И.А. Есаулова, была «нами утрачена или у нас отобрана».
Кто не умиляется при виде юношей в четвёртом или даже теперь уже пятом поколении Эмиграции, поющих во весь голос и с явной ревностью старинные патриотические Белые песни, о которых в нынешней России никогда вообще даже и не слышали ? Как объяснить такой патриотический русский закал в этих юных душах ? Только в полученном воспитании, передаваемом через материнское молоко, только тем Белым воспитанием, внедряемым замечательными юношескими организациями, появившимися с первых же времён Эмиграции. Стоит углубиться в детские воспоминания и видишь лица, каковых сегодня больше не видать, осанки, манеры – словно переносишься в иное измерение, не просто в другую обстановку прошлого, но буквально попадаешь в иной мiръ, мiръ окончательно канувший в вечность… «Только дикость, подлость, невежество не уважают прошедшего, пресмыкаясь перед одним настоящим. Гордиться славою своих предков не только можно, но и должно ; не уважать оной есть постыдное малодушие», читаем мы у Пушкина в Отрывках из писем, мыслях и замечаниях.
Как не привести тут в заключение два последних стиха Жуковского, из стихотворения Воспоминание :
« Не говори с тоской – их нет,
А с благодарностью – были ! »
Протодиакон Герман Иванов-Тринадцатый
Наша Страна № 3133
